Логическая часть легко уживается у Гераклита с частью физичной, поскольку он отождествляет в своих пределах бытие и сознание, поскольку последнее причастно ему, описывая, а также сходно по функционированию. Таким образом, Логос есть точка, в которой тождественны бытие и мышление. Соприкасаясь с Логосом, мудрец отождествляет собственное мышление с бытием и, тем самым познает истину. Поэтому, по Гераклиту истина (Логос), задает структуру как бытия, так и мышления, и есть задающая им меру.

Вообще для философов рассматриваемого здесь периода характерна та черта, что их видение Космоса заключалось в представлении о нем, как о едином живом организме, упорядоченном и восходящем к своему единству. Точнее даже сказано в положении: “Все есть одно”, где множественность представляется лишь проявлениями единства, которое только и реально, а чувственный опыт – лишь иллюзия или проявление божественного.

И как раз Логос есть та изливающаяся Мысль-Слово, которая раскрывает единое во многое, выступает мерой всего и структурой как бытия, так и мышления. Следы Логоса можно обнаружить уже начиная с милетской школы, где еще Фалес говорил, что: “Все есть вода”. Правда здесь Логоса, как мерила еще нет, но Фалес все-же пытается связать едиство со множественностью, и прибегает к системе объяснения своей “водной” теории построения Космоса через испарения. Но Логос проявляет здесь себя в том, что эта вода у Фалеса есть сосредоточие не только механическое, но и душевное, но и информационное. Может он и не расписывает особо информационную составляющую воды, но указывает на семя, как на источник зарождения жизни, где из первоначальной, наделенной потенциалом жидкости, производиться действительность.

Похожую роль первоначала у Анаксимандра играл апейрон. Из бескачественной, беспредельной, но между тем неопределенной смеси, рождается качественное и множественное, что необходиться также без своей вариации Логоса. У другого же милетца, - Анаксимена, роль первоначала выполнял воздух.

Более определенную роль влияние Логоса начинает играть в эпоху пифагориизма. Как известно, они решили разобраться с тем, каким образом происходит мера всех вещей, и жестко привязали решение этой проблемы к отождествлению с числами. Здесь Логос начинает себя проявлять уже как явная информационная программа разворачивания вселенной, фиксируемая пифагорейским сознанием в виде тех или иных числовых выражениях. За первооснову мира они взяли монаду (единицу), отражающую принцип всеобъемлющей себя абсолютной единичности. Затем также, сообразно числам, Космос начинает разворачиваться вовне посредством Логоса, а числами пифагорейцы фиксировали для себя этапы рождения и упорядочивания бытия. В этой единице также заложено все, что, подходя к десятке, реализуется в совершенную полноту бытия.

Особенно интересно пифагорейское понимание пространства как сложенность плоскостных геометрических фигур. Двигаясь от простого к сложному, Логос из простоты всеобъемлющего создает сложность конкретного, к чему приходит Пифагор, восходя к наиболее простым, по его представлениям, частичкам материи. А они, являясь производной от двойки, именуемой также “порыв”, “дерзание”, явно имеют информационную подоснову, заключенную в возможности в единице. Двойка – эта та же единица, но в движении.

После Гераклита, в процессе исторического рассмотрения идеи Логоса, мы имеем Элейскую школу, с основным ее идейным представителем – Парменидом. Как известно, последний выделил логическое мышление в особую статью человеческой жизнедеятельности, осознал ее статус, а также независимость от частных индивидуальных переживаний. Надличностная логика показала себя универсальным механизмом, с помощью которого он и принялся описывать процессы во вселенной.

Отвлеченное логическое мышление показало свою полную независимость от чувственно воспринимаемого опыта (как нам кажется и по сей день). Оно довольно хорошо состыкуется и с гераклитовым Логосом, в результате чего, в последующем, стали ходить воззрения о Боге, создаваемым мир рассуждая.

Однако, зеноновские апории, в свое время, ясно показали прямую несовместимость между логическим и чувственным описанием действительности, в то время, как обращение к качественной составляющей гераклитого Логоса, смогло бы значительно продвинуть античную мысль в этом вопросе. Но, с другой стороны, во мнении и истине, элейцы признавали единство одного и многого, причем не как нечто раздельное, но как моменты одного и того же. Таким образом, элейский логос, по-большей части, представляется нам чисто логическим, хотя и в области мнений, в их учении он также подразумевается.

И, наконец, мы приходим к мировоззренческой концепции Эмпедокла. Роль одного у него выполняет Сфайрос, а вот многое – реальное множество стихий: воды, воздуха, земли и огня. Его основной задачей было устранить разницу между отвлеченным логическим мышлением и физическими явлениями, воспринимаемыми чувствами. Поэтому идея Логоса, неотъемлемо присущая и в его мировоззрении, приобретает свой колоритный характер.

В целях усечения разницы между идеей и чувственно воспринимаемой вещью, он прибегает к традиционным стихиям, которые путем обособления появляются из Сфайроса, в результате чего рождается множественность и качественная определенность. Далее, новшеством являлось то, что они не способны были переходить друг в друга, поскольку лишение качества определенности, лишало, по его мнению, и саму эту определенность.

Эти стихии представляли собой некие “корни”, из которых, под воздействием сил Любви и Ненависти, “прорастало” все остальное. Причем творчеству и порождению приписывалась сила Ненависти, как разделяющая и упорядочивающая множественность, в то время, как сила Любви объединяла все в единое бескачественное вещество. Все вещи у Эмпедокла являются смесями в разных пропорциях этих четырех стихий, поэтому из качественных стихий он и получал качественные вещи.